Рождественка, 5/7с1 и с2, XVII век, 1820-е, 1870-74, арх. В. П. Гаврилов, 1886, арх. В. Н. Карнеев, 1903, арх. В. В. Шервуд
Длинные здания в три этажа. Зеленые фасады по Рождественке и розоватые — по Пушечной, над скошенным углом на перекрестке — низкий купол. На Руси ничего не было стабильнее, нежели церковные владения, и этот дом принадлежал Суздальским архиереям как в XVII веке, так и в XX.
Палаты Суздальских владык
Еще в XVII столетии здесь были каменные здания. Чертеж, оставшийся от того времени, показывает трехэтажные палаты и пятиглавие храма Рождества Иоанна Предтечи. В подворье жили и служили Суздальские архиепископы и митрополиты, которым часто приходилось приезжать в Москву. Когда же светским и церковным центром страны сделался Санкт-Петербург, владыка Суздальский стал редким гостем на Рождественке.
Подобно многим храмам на подворьях, церковь Рождества Иоанна Предтечи снесли за ветхостью на рубеже XVIII и XIX веков. Палаты же, как предполагают, уцелели — в той части здания, которая выходит на Пушечную. Если так, это самый старый дом между Кузнецким Мостом и Театральным проездом.
В первой половине XIX столетия сложилась нынешняя планировка: вырос другой фасадный корпус, по Рождественке, как и постройки в глубине двора.
В доходном доме
В середине века на верхних этажах подворья располагались меблированные комнаты:
«квартиры с прислугой и самоваром, посуточно от 50 копеек, помесячно 12 рублей и дороже».
Не только цены помогали конкурировать с соседями, но и региональная специфика: в гостиницу съезжались земляки из Владимирской и Рязанской губерний — мелкие чиновники, учителя и духовенство (связь с Суздальской кафедрой не исчезала).
В последние десятилетия XIX века фасады получили современный вид. Корпус по улице Софийка, то есть Пушечная, был перестроен в 1870-74 годах (архитектор Владимир Гаврилов) и с тех пор не изменялся. В 1886 году архитектор Василий Карнеев реконструировал зеленое крыло по улице Рождественка, и именно тогда появился купол. Проект последней перестройки (1903 год) принадлежит Владимиру Шервуду.
Купцы арендовали все подворье «на корню» у Суздальских владык, а сами сдавали части здания в субаренду. Здесь находились магазины одежды и белья, полиграфия, фотографические принадлежности, «домашние обеды», кофейня и кондитерская.
Игрушечные марсиане
Со стороны Рождественки был еще магазин «Игрушки» Евдокии Дойниковой — один из лучших в городе. До революции индустрия игрушек была причудливо разнообразна. У Куприна в одном рассказе описан
«большой серый слон, который сам качает головою и машет хвостом; на слоне красное седло, а на седле золотая палатка и в ней сидят трое маленьких человечков… Слона заводят ключиком, и он, покачивая головой и помахивая хвостом, начинает переступать ногами и медленно идет по столу».
Другой современник пишет:
«Продают страшных, с огромными головами на тоненьких ножках, марсиан».
Упоминают даже
«заводную даму, танцующую канкан, и пьяницу с бутылкой, качающегося из стороны в сторону».
В тех же торговых залах в 1920-х Москва познакомилась с расписными Дымковскими игрушками.
Дункан, Есенин и мемуарист
«Этот дом был предоставлен Московской школе Айседоры Дункан. Там мы и жили».
«Мы» — это великая танцовщица и ее воспитанницы из Школы пластического танца, а также назначенный Луначарским административный директор этой школы Илья Шнейдер. Он, несмотря на все превратности судьбы, будет здесь жить и в 1960-х.
Друг Дункан и Есенина занимал коммунальную комнату, Шнейдера тут навещал поэт Илья Сельвинский и множество других гостей. Вот что вспоминает очевидец:
«Когда бы я ни приходил к Илье Ильичу — всегда у него был народ. Он делал одновременно множество дел: говорил, рылся в книгах, которые грудами лежали у него на столе и на подоконнике, бегал на кухню приглядывать за супом и картошкой, терпеливо чинил свою вязаную кофту, в которой любил бывать дома. Впрочем, обязанности по готовке и починке часто брали на себя опекающие Шнейдера студентки филфака университета».
В комнате было есенинское кресло, сидя в котором поэт сочинил «Черного человека», и кушетка Айседоры Дункан. А на стене висел ее написанный маслом портрет.
Школа пластического танца пережила и поэта, и танцовщицу. Илья Ильич женился на Ирме Дункан, приемной дочери Айседоры, а потом на Марии Борисовой — одной из лучших учениц школы. Девицы были совершеннолетними, и все-таки директора осудили на три года будто бы за «изнасилование» (1931). Претензии советской власти к Шнейдеру заключались в том, что
«в школе воспитывались балерины и танцовщицы «дореволюционного образца»».
Каким-то образом Илья Ильич сумел остаться директором школы, и ее разогнали уже после войны, когда началась кампания по борьбе с «безродными космополитами». В этот момент Шнейдер отправился в ГУЛАГ по антисоветской статье.
Вернувшись после реабилитации, старик сумел издать две мемуарных книги: «Встречи с Есениным» и «Записки старого москвича».
Книжники
С конца XX столетия в угловом доме размещается Международный союз книголюбов. При нем работает «Музей экслибриса и миниатюрной книги». Одна из выпущенных обществом книжек посвящена этому дому.
Белицкий Я. Дом на Пушечной 7/5. (из истории книжных традиций) М., 1994.
В Москве не так уж много зданий, о которых пишут отдельные книги. Еще меньше — тех, которым посвятили и прозу, и стихи.
Ифлийская застольная
Странное «притяжение» влекло сюда людей, связанных с музами. В Сокольниках в 1930-х работал лучший в СССР гуманитарый вуз ИФЛИ, где обучались Симонов, Твардовский, Солженицын. Ифлийцы почему-то выбрали для своих посиделок пивной бар в другом районе Москвы. Как удивлялся ветеран этих застолий москвовед Юрий Федосюк,
«и не лень нам было после занятий идти на Пушечную?»
Бар был в подвальчике. Студенты-литераторы посвятили пивному подвалу не очень серьезную песенку.
«Веселый бар на Пушечной
Дым заволок.
Летят здесь с силой пушечной
Пробки в потолок.
(…)
Поднимем наши кружки
И выпьем за друзей!
Сам Александр Пушкин
Любил напиток сей.
Пускай, как в дни былые
Покинув чахлый сквер,
Пусть обойдет пивные
По всей Москве,
Но лишь за нашим столиком
Смеясь в лице,
Он выпьет за Сокольники
Как пил за Лицей».
Неряшливо написано, зато с душой. Автор — Сергей Наровчатов (известный в будущим поэт). Текст обнаружили в архиве Юрия Федосюка.
Мандельштам против Бонч-Бруевича
Музей экслибриса был тут не первым. До войны в доме располагался Центральный музей художественной литературы, критики и публицистики во главе с Владимиром Бонч-Бруевичем (теперь — Государственный литературный музей на Зубовском бульваре).
В начале 1930-х музей покупал архивы известных литераторов, и поэт Михаил Кузмин сумел продать свои материалы за кругленькую сумму: 25 тысяч рублей.
Узнав об этом, Мандельштам обрадовался и предложил музейщикам свои. «Специалисты» оценили архив Осипа Эмильевича… в 500 рублей, то есть в 50 раз дешевле.
Поэт был возмущен, разгневан, писал письма Бонч-Бруевичу и даже разразился эпиграммой:
На берегу Эгейских вод
Живут архивяне. Народ
Довольно древний. Всем на диво
Поганый промысел его —
Продажа личного архива.
Священным трепетом листвы
И гнусным шелестом бумаги
Они питаются — увы! —
Неуважаемы и наги…
Чего им нужно?
Осип Эмильевич забыл: роль продавца архива играли не музейщики, но автор эпиграммы…
Кафе «Сардинка»
А москвичи и не подозревали о литературной истории этого дома. Прохожим были интересней вещи «приземленные»: полуподвальное кафе «Сардинка» на углу, где лакомились рыбой и салатом из кальмаров (не то ли подвальное помещение, в котором до войны пели про Пушкина ифлийцы?). И на углу же — памятная для многих «Пельменная», где столовались только стоя. Была еще молочная с выложенной на кафеле еще до революции надписью «Молоко». И будка, где несколько десятилетий чистили обувь…
Верхние этажи до брежневских времен оставались жилыми: у друга Айседоры и Есенина было много соседей. И фасадные, и дворовые корпуса были расселены в 1960-77 годах.
© Дмитрий Линдер. Перепечатка текстов с linder.moscow без разрешения автора не допускается.