Квартал с домами XVIII–XIX веков, разрушен при строительстве нового здания КГБ на Лубянке (Б. В. Палуй, Г. В. Макаревич, 1979-82), остался один корпус по Кузнецкому Мосту.
Зачем одна статья о зданиях разных эпох, на разных улицах? Охряной трехэтажный дом со стороны Кузнецкого Моста (22с2) — это «последний могиканин» из старой семьи голицынских построек. Конечно, говорить стоит о них, не об унылых зданиях госбезопасности, которые в 1980-х выросли на том же месте (Большая Лубянка, 1с1 и с2). Но и конкретно о дошедшем до нас корпусе известно не очень много интересного, потому лучше описать весь квартал разом.
Шут Анны Иоанновны
В начале XVIII века на месте здания КГБ стояли хоромы князя Никиты Волконского, жену которого, по доносу дворовых, заточили в монастырь (1728 год). Через полтора года на престол взошла императрица, у которой были старые счеты с Аграфеной Петровной. Не зная, как еще возможно наказать сидящую в монастыре светскую львицу, самодержица решила отыграться на ее чудаковатом муже — сделала Волконского своим шутом. Как и графа Апраксина, князя Голицына… Кормилец государевой левретки приходился двоюродным дядей (!) Анне Иоанновне.
Троюродный брат императрицы, сын шута князь Михаил Волконский дослужился до генерал-аншефа. В 1770-х, после Чумного бунта, Волконский управлял Москвой: при нем пышно отпраздновали разгром Турции и четвертовали Пугачева. Жил Михаил Никитич во дворце Пожарского — Ростопчина, двор на Кузнецком Мосту еще в 30-х арендовал кабак.
Фамилии соседей были столь же аристократичны: князья Урусовы, князья Хилковы и дочь князя Долгорукова-Крымского… Во владении Хилковых уже в середине XVIII века стояли каменные палаты.
Голицынский квартал
К началу XIX века несколько участков были объединены в руках князей Голицыных и останутся в семье до 1917 года — это доходные домовладения № 22 и 24/1 по Кузнецкому Мосту. Тут к середине XIX века вырос лабиринт двух-трехэтажных зданий, сохранявшихся до 1970-х: одни корпуса выходили на Кузнецкий Мост, другие — на Лубянку и Софийку (Пушечную), третьи скрывались во дворе. На улицах работали магазины, во дворах — склады, верхние этажи сдавали под жилье.
С Лубянской площади ряд трехэтажных домов выглядел так:
А это здания по Кузнецкому Мосту — слева, снято с Лубянки:
Вот весь квартал сверху (от Лубянской площади):
В левом нижнем углу — Лубянка. Верхний правый угол — уцелевший дом Торлецкого и вестибюль «Кузнецкого Моста» (на фотографии выделено красным), чуть ниже — уцелевший № 22с2. Все остальное в 1979 году пойдет под нож. При Брежневе Москву ломали так же лихо, как и при Лужкове, только говорят об этом меньше…
Дом № 22с1 — последний могиканин:
В пушкинскую эпоху тут хозяйствовал ветеран Бородина, камергер, князь Михаил Николаевич Голицын, в семье которого работал гувернером будущий знаменитый историк Сергей Соловьев. Князь был скуповат и предприимчив и построил на Петровке первый в городе Голицынский пассаж. Дело оказалось прибыльным, позже московские купцы брали пример с камергера.
Пушкин, Брюллов, Витали
«Я успел уже посетить Брюллова. Я нашел его в мастерской какого-то скульптора, у которого он живет. Он очень мне понравился. Он хандрит, боится русского холода и прочего, жаждет Италии, а Москвой очень недоволен. У него видел я несколько начатых рисунков и думал о тебе, моя прелесть. Неужто не будет у меня твоего портрета, им писанного!»
Так писал Александр Сергеевич супруге. В 1836 году поэт в последний раз отправился в первопрестольную, чтобы поработать над историей Петра I в Главном Архиве. Это совпало с пребыванием в Москве Карла Брюллова, возвращавшегося из Италии. Брюллов остановился у Ивана Витали: «какой-то скульптор» уже сотворил фонтан на Театральной площади и «Милосердие и Воспитание» у ворот Воспитательного дома.
Ваятель занимал квартиру с мастерской в дворовом корпусе (по другой версии, в доме, выходящем на Кузнецкий Мост, 24). Здесь Брюллов позировал одновременно и Витали, и Тропинину: один лепил, другой работал с красками. Брюллов, в свою очередь, создал портрет Ивана Витали рядом с одной из скульптур…
Словом, культурная жизнь била ключом. Однако москвичи тянулись в этот дом не только ради «художеств», но и потому, что скульптор Иван Павлович, хоть и родился в «северной Пальмире», хранил аппенинские традиции и знал, как приготовить настоящие итальянские макароны…
Пушкин и ранее заочно симпатизировал Брюллову и описал его «Последний день Помпеи» в одном наброске.
Везувий зев открыл — дым хлынул клубом — пламя
Широко развилось, как боевое знамя.
Земля волнуется — с шатнувшихся колонн
Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,
Толпами, стар и млад, под воспаленным прахом,
Под каменным дождем бежит из града вон.
Визит 4 мая перерастет в дружбу, которая продолжится и в Петербурге: последняя встреча поэта с художником случится перед Черной речкой, в январе.
К середине мая Пушкин пообщается и с Витали, которого прежде не замечал:
«Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности».
Скорее всего, ваятель все-таки успел сделать какие-то наброски, ибо в 1837 году Иван Витали создал посмертный бюст, который иногда считают лучшим скульптурным изображением поэта.
После всего этого — странно, что в 1979 году дом вообще снесли. В СССР Пушкина уважали… однако интересы андроповского ведомства перевесили.
«Ландрин» и «лодырь»
С 1814 года в доме на Лубянке жил профессор-химик Федор Рейсс, который тут, в аптеке, начал продавать минеральную воду. Вместе с другим профессором, Лодером, он открыл на Остоженке водолечебницу. С ней связана московская легенда: глядя на то, как господа пьют воду и гуляют у Лодера, кучера начали-де говорить: «гоняют лодыря». Отсюда-де и пошло слово «лодырь».
Слово «ландрин» сто лет назад звучало много чаще, чем привычное нам «монпансье». Всему виною — кустарь Федя. Как уверяет Гиляровский, Федор взял фамилию по речке Ландра, протекавшей через родную деревню. Ландрин научился делать особые двухцветные монпансье и продавал их вразнос московским гимназисткам. Звонкое имя стало нарицательным, и ударение в «ландрине», по-французски, делали на последний слог. Кустарь имел такой успех, что вышел в фабриканты и назвал себя не «Теодором», а «Георгом» — возможно, в честь героя лубочного романа «Приключения английского милорда Георга».
К началу следующего столетия кондитерский магазин «Георг Ландрин» занимал стратегически важный пункт — на Лубянке, перед поворотом на Кузнецкий Мост:
Герб на витрине говорит, что это — поставщик двора… впрочем, ландрин стал дешев и доступен всем слоям городского населения. Как написал поэт Безыменский (реальный прототип Бездомного из «Мастера») о жизни комсомольцев в полусытом 1923 году:
Очередь, очередь, чаю стакан!
Машет буфетик хвостом своим длинным.
С радостью завтра — опять к верстакам,
Радость сегодня — китайский с ландрином.
Перечислять все лавки в этом бойком месте — значило бы утомить читателя. Тут одних книжных было — семь, все имена есть у Сорокина. Мебельный магазин братьев Тонет предлагал гнутые венские стулья от изобретателя, а магазин оптических приборов швейцарца Федора Швабе увенчивала (как у Трындиных) башенка с обсерваторией:
У Швабе можно было слушать лекции по астрономии и наблюдать в телескоп Луну и планеты. Несколько лет спустя все перелицевали, башенка исчезла, зато в соседнем справа корпусе, куда перекочевал высокоточный магазин, появились интересные треугольные эркеры:
Потом двуглавые орлы исчезли. В советские десятилетия тут располагалась приемная КГБ, которая работала круглые сутки и пережила старые здания.
Подвиг Екатерины Пешковой — Политический Красный Крест
Рядом с приемной «Госужаса» была еще одна, где обретали надежду. Прием вела Екатерина Пешкова — жена Максима Горького. Екатерина Павловна достойна памяти не потому, что вышла замуж за писателя, а потому, что спасла тысячи людей.
В мае 1918 газета «Наше слово» опубликовала манифест:
«В момент наивысшего государственного и общественного развала, в эпоху обострившейся классовой вражды и ненависти Московский Политический Красный Крест с верой в успех своих усилий вновь поднимает свой прежний стяг, — уважения к человеку, заботы о человеческой личности, стремления облегчить страдания людей…»
Так возродилось общество, существовавшее еще до революции. Политический Красный Крест теперь работал легально и помогал всем, кого арестовали «за политику»: от монархиста до анархиста. В 1918 году?! Были у Пешковой возможности что-то реально сделать?
Были!
Екатерине Павловне и ее делу помогли личные связи с Дзержинским. Дружба их началась еще до революции. Пешкова два или три раза в неделю ездила к «Железному Феликсу» и решала вопросы. Конечно, подлинным врагам режима ничего б не помогло, но тех, кто попал под каток случайно, очень часто удавалось вызволить. Когда Дзержинский умер, к супруге Горького и ее «привилегиям» так привыкли, что ее ходатайство имело вес до конца 1920-х.
Другим фронтом работ была материальная помощь заключенным, передачи: находилось много жертвователей. Наконец, третий фронт, самый широкий — справочная служба. Пешкова и ее помощники давали данные родным: где человек сидит, в чем его обвиняют, как движется дело…
В августе 1922 года Политическому Красному Кресту отказали в регистрации, но осенью Екатерина Павловна смогла создать организацию-преемник, Помполит («Е. П. Пешкова. Помощь политическим заключенным»).
Помощь давали в доме по Кузнецкому Мосту, 24, на втором этаже, в небольшой трехкомнатной квартире № 7. Приемная была всегда полна народу (30 или 40 плачущих матерей), в другой, маленькой комнатке работала Пешкова, в третьей ее сотрудники расфасовывали передачи.
В конце 20-х чекисты перестали принимать жену писателя, а посылать зэкам передачи стало не на что. Помполит продолжал работать как простая справочная служба вплоть до 1938 года, когда общество прикрыли по прямому указанию Ежова. Супругу Горького не тронули, и она дожила до брежневской эпохи.
Справочная НКВД
— В милиции были? Больницы обзванивали? Тогда идите на Кузнецкий Мост, 24.
Так говорили, если пропал человек. НКВД необходима была справочная служба: Помполита больше не существовало.
Справочная располагалась во дворе. Двор на Кузнецком с раннего утра был полон. В 1949 году через этот двор прошла Анна Ахматова (после ареста сына), в 1939 — Марина Цветаева (после ареста дочери и мужа).
«Очередь вьется по двору, огибает какое-то строение, снова вытягивается и выходит к «финишной прямой» — к одному-единственному окошку в стене. Там, в этом окошке, дают справки. Справки эти необыкновенно кратки. В ответ на заикающийся, заплаканный вопрос: «Вот у меня сегодня ночью почему-то пришли и арестовали…» (это новички, значит…) — следует окрик: «Фамилия, имя, отчество». Потом окошко захлопывается и через минуту-две снова открывается. Ответов было всего четыре: «Арестован, под следствием»; «Следствие продолжается»; «Следствие закончено, ждите сообщения»; «Обращайтесь в справочную Военной коллегии»».
Где сидит арестованный, не сообщалось. Надо было самим обходить тюрьмы, одну за другой, отстояв очереди в каждой, чтобы узнать, где родной человек.
Серая глыба
Весь квартал — я там насчитал десятка полтора различных зданий! — растаял в три дня, с 2 по 4 ноября 1979 года. Как пишут очевидцы, зрелище было такое, что в наши дни среди этих руин сняли б «военный блокбастер».
Потом вырос забор. Когда ворота раскрывались, становился виден фантастических размеров котлован — он удивил бы и Платонова. На дне роились крохотные человечки. Государство за ценой не постояло: на фасад шел импортный финляндский камень. Во всей России не нашлось такого мрачного, сурового материала.
Строение 1 — серый квадрат с секретным внутренним двором — было завершено в 1982 году (архитекторы Борис Палуй, Глеб Макаревич). Серость выходит на три улицы и несет некоторые украшения: серые щиты с дежурными серпами и колосьями. В августе 1991 на этих стенах появились и белое: надпись «долой КГБ». И действительно — вывеска скоро сменилась!
Строение 2, еще более серое и некрасивое, стоит во дворе с 1984 года, оно видно из-за церкви святой Софии и со двора дома Торлецкого у вестибюля станции «Кузнецкий Мост».
© Дмитрий Линдер. Перепечатка текстов с linder.moscow без разрешения автора не допускается.