Петровка, 24с1, 1914-20, арх. И. А. Иванов-Шиц.
Дореволюционная сберкасса
В начале прошлого столетья левой стороной Рахмановского переулка владела Главная Московская сберегательная касса. Архитектор Илларион Иванов-Шиц выстроил для нее монументальные дома. Первое, жизнерадостное здание между Петровкой и Неглинной, в стиле «венского» модерна, появилось в 1902-1907 годах. Там находился операционный зал.
К второму дому, о котором пойдет речь, Илларион Александрович приступил в 1914 году. Стиль — неоклассицизм (модерн успел выйти из моды). Угол Петровки с переулком оформляет мощная полуротонда с парами ионических колонн. Ее прообразом стал другой памятник — дом Анненкова на углу Кузнецкого с Петровкой, варварски разрушенный после войны.
Сегодня здание сберкассы считается одним из символов московской неоклассики, хотя, на мой вкус, памятник излишне мрачен и излишне лаконичен. Здесь должны были располагаться архивы и подсобные службы. Не всем известно, что с 1914 года сберегательные учреждения переживали поразительный подъем: миллионы рабочих и крестьян завели книжки и понесли туда свои кровные. Что их заставило? Сухой закон! Как будут писать на советских плакатах, «водка — враг, сберкасса — друг».
Впрочем, когда достроили угловой дом (1920 или даже начало 20-х годов), было уже не до сберкнижек.
Здание получило имя «5-й Дом союзов».
Индустриальный киберромантизм
Жил-был поэт-фанатик Алексей Гастев, мечтавший человека уподобить автомату, предлагавший каждой «пролетарской единице» дать не имя, а номер. Замятинское «Мы» было, наверное, ответом на эти идеи, но Гастев-то думал, что пишет утопию, а не антиутопию!
Книга была озаглавлена «Поэзия рабочего удара» (1918 год), стихи же, если позволительно назвать это стихами, назывались так: «Балки», «Рельсы» и т. п. Или «Кран»:
«В Азии транспортным постройкам помешали Гималаи… Никто и не подумал о туннелях: краном приподняли весь горный кряж и низвергли его в индийские болота».
А вот прелестная поэза «ОРДЕР 04», целиком:
Призмы домов.
Пачка в двадцать кварталов.
В пресс ее.
Сплющить в параллелограмм.
Зажать до 30 градусов.
На червяки и колеса.
Квартало-танк.
Движение диагональю.
Резать улицы не содрогаясь.
Лишняя тысяча калорий работникам.
О нет, товарищ Гастев не безумец, он — энтузиаст. К 1921 году машиночеловек бросил «поэзию» и перешел на ниву практики. Создал научный институт!
ЦИТ и НОТ
Дом-сосед в стиле венского модерна был тогда биржей труда, в нашем же здании расположился ЦИТ (Центральный институт труда). В ЦИТ изучали НОТ (Научную организацию труда), Гастев же был бессменным руководителем учреждения. После «Поэзии рабочего удара» Алексей Капитонович написал другую книгу — «Как надо работать». Ее переиздавали даже в XXI веке.
Сам буревестник революции в один из своих первых дней после возвращения в Москву (1928 год) приезжал в серый дом на Петровке. На вопрос Горького, как можно было перестать писать, директор указал ему на институт: мол, вот мое произведение.
По другой версии, сам писатель, обнимая Гастева, сказал:
– Теперь я понимаю, почему вы бросили художественную литературу.
В сером здании действовали лаборатории биомеханики, психотехники и т. п. К концу 1920-х 20 тысяч Гастевских инструкторов на 400 учебных базах обучали, как надо работать, рабочих 200 специальностей. По Гастевским программам подготовили полмиллиона человек. Курс длился от трех месяцев до полугода, тогда как в ФЗУ на это уходило несколько лет. В чем же дело?
Как писал Алексей Капитонович о производственных школах,
«общее образование в них — ненужная дань «гуманитарности»».
Курсы сводились к тому, чтоб натаскать, привить набор «научно-обоснованных» движений и довести их до автоматизма. Чтобы человек работал, как машина.
Даже в то время многим думалось, что Гастев перегнул и хочет странного. Кажется, индустриалист-романтик был большим большевиком, чем сами большевики (и до 1931 года так и не удосужился вступить в партию!).
«…линии партии противостоят узко-тренировочные методы Гастева… «Нужно добиться того, чтобы рабочий стал придатком к машине», большего не нужно. К чему, мол, рабочему заниматься вопросами ликвидация кулачества как класса — он должен уметь применять нажим, лишь стоя у тисков! К чему рабочему думать об ударничестве — ему необходим лишь четкий удар по зубилу под углом в столько-то градусов».
Это 1930 год, журнал «Смена». А в 1939 году Гастева расстреляли (жил он при институте, в дворовом корпусе).
Еще через год (1940) Центральный институт труда… нет, не закрыли! Он работает до сих пор.
НИАТ
Сейчас это Национальный институт авиационных технологий (НИАТ). Неожиданное превращение началось еще в 30-х, когда специалисты по труду связали свое дело с авиационной промышленностью и даже завели конструкторское бюро. В 1940 году метаморфоза завершилась (неуникальный случай: как показывает история Юшкова дома, МИФИ рос на обломках Училища живописи, ваяния и зодчества).
Как вспоминают старожилы, среди колонн полуротонды был парадный вход, в зале стоял огромный самолет, а со двора детей сотрудников увозили в пионерлагерь.
До недавнего времени «Петровка, 24» оставалась юридическим адресом НИАТ. Кажется, все?
Нет! Мы не рассказали об истории участка до начала XX века! Это — в статье о других строениях дома 24.
© Дмитрий Линдер. Перепечатка текстов с linder.moscow без разрешения автора не допускается.